"Мир и музей" №10: Л. Долгина "Возвращение рыцаря"

узея Михаила Осоргина в России нет. Удивляться этому не приходится, потому как имя этого писателя и его творчество не так давно вернулись на родину.
А сам он так и не дожил до этого светлого дня. Что бы он увидел по возвращении – уже не существенно. До 1937 года он сохранял советское гражданство и российский паспорт, а последние пять лет жизни вообще жил без паспорта. Так что если кому и принадлежит его творчество, так только России. А она, как всегда, не спешит его взять, не спешит увековечить и полностью издать. Такая вот неторопливая Россия.
    Он родился в октябре 1878 года в Перми.
    «Я радуюсь и горжусь, что родился в глубокой провинции, в деревянном доме, окруженном несчитанными десятинами, никогда не знавшими крепостного права, и что голубая кровь отцов окислилась во мне независимыми просторами, очистилась речной и родниковой водой, окрасилась заново в дыхании хвойных лесов и позволила мне во всех скитаниях остаться простым, срединным русским человеком, не извращенным ни сословным, ни расовым сознанием, сыном земли и братом любого двуногого». Он всегда почтительно и благодарно вспоминал место своего рождения. Какие страницы посвятил он Каме, как говорил о Родине… Читать и читать с удивлением, восхищением и благоговением…
    Если наши соотечественники вновь полюбят литературу, то возрождения слова «патриот» начнется с мемуарной прозы Осоргина. Российский читатель к нему обязательно вернется, вернее, обретет как веру, с которой можно жить, мыслить, страдать и любить.
    «Ту огромную землю и тот многоплеменный народ, которым я, в благодарность за рожденные чувства и за строй моих мыслей, за прожитое горе и радость, дал имя родины, – никем и ничем отнять у меня нельзя: ни куплей, ни продажей, ни завоеванием, ни изгнанием меня – ничем, никак, никогда. Нет такой силы и быть не может.
    И когда говорят: «Россия погибла, России нет», – мне жаль говорящих. Значит для них Россия была либо царской приемной, либо амфитеатром Государственной Думы, либо своим поместьем, домиком, профессией, верой, семьей, полком, трактиром, силуэтом Кремля, знакомым говором, полицейским участком, – не знаю еще чем, чем угодно, но не всей страной его культуры – от края до края, не всем народом – от русского до чукчи, от академика до кликуши и деревенского конокрада. У них погибло любимое, но Россия вовсе не «любимое». Любит ли свое дерево зеленый листок? Просто – он, лишь с ним связанный, – лишь ему принадлежит.
    И пока связан, пока зелен, пока жив – должен верить в свое родное дерево. Иначе во что же верить? Иначе чем же жить!»
    Дважды пережив эмиграцию, Осоргин много работал, опубликовал более тысячи рассказов, статей, фельетонов. Это, не считая произведений крупных форм. До российского читателя только в самом конце ХХ века дошел его удивительный роман «Сивцев Вражек», опубликованный на Западе в 1928 году, когда Осоргину исполнилось пятьдесят лет, выдержавший несколько изданий и переведенный на множество языков. Это роман о трагедии русской интеллигенции, имеющей несчастье жить в смутные времена. Все, что было пережито самим автором, все, что было продумано, прочувствовано и осмыслено, вложено писателем в эту книгу. Потом была «Повесть о сестре», два романа: «Свидетель истории» и « Книга о концах», повесть «Вольный насмешник» и три сборника рассказов, опубликованные в Париже, Таллинне и Софии. Еще была книга мемуарной прозы: «Времена». О ней М. А. Алданов писал: «В этой повести превосходно все, и я жалею, что не могу процитировать из нее целые страницы».

М. Осоргин перевел с итальянского пьесу Карла Гоцци
«Принцесса Турандот». И она с неизменным успехом шла
и идет по сей день в театре Вахтангова именно в его переводе.

«Времена», это о Перми. Но произведения Михаила Осоргина в основном читали лишь знатоки и специалисты, хотя они большей частью опубликованы в России, правда, ничтожными тиражами. Наметившееся было собрание сочинений из пяти томов из серии «Русская библиотека 1900-2000» (Изд. «Московский рабочий», тираж 5000 экземпляров) пока состоит из двух томов, и уже три года как продолжения не следует. Будем верить, что так будет не всегда, и, как минимум, еще три тома найдут своего читателя. Подписчиков ведь теперь нет, и обязательств по отношению к ним тоже нет. Так что в основе формирования интеллекта русского читателя опять же лежат законы рынка. Грусть какая.
    Слава М. Осоргина на родине была столь скромна, а критика столь ошарашена явлением классика, чье имя на Западе нередко ставилось впереди имени Ивана Бунина и уж точно впереди Мережковского, Адамовича, Замятина, что критике легче было промолчать, чем отдать должное или прославить, – для этого думать надо и анализировать. Впрочем, прошу прощения, такое сопоставление может выглядеть некорректно. В девяностые годы двадцатого века значительность творчества писателя нередко определялась его политичностью. Осоргин этим не страдал. Он был явлением языка, явлением нравственности и осмысления того, что советское литературоведение рассматривало лишь в определенном аспекте. Расширить аспект нам еще предстоит, и новые критики с незашоренным идеологией сознанием непременно придут.
    «Человечность – основа русской литературы, холодные писатели, неверующие, нелюбящие, не понимающие жертвенности, не прощающие ошибок, презрительные – у нас не вырабатываются. Начнут блестяще – и лопнут без особого треска…Критик может кривить рот в усмешку, а все-таки лучшие на свете книги написаны большими сердцами».

    Михаил Осоргин окончил Московский университет. В годы студенчества жил на литературные заработки, по окончании университета началась его адвокатская практика, но с литературной работой он не порывал. Революцию 1905 года принял романтично, хотя потом и утверждал: «Был в революции незначащей пешкой, рядовым взволнованным интеллигентом». И тем не менее в декабре 1905 года оказался в таганской тюрьме, через полгода чудом вышел на свободу, освободившись под залог, и бежал в Финляндию, потом в Италию. Долгое время был постоянным корреспондентом «Русских ведомостей», в 1916 году полулегально возвратился в Россию.
    Февральская революция застала Осоргина в Москве, и он отнесся к ней с надеждой. Но надежды не оправдались, это Осоргин понял однозначно и октябрьского переворота не принял: «Менять рабство на новое рабство – этому не стоило отдавать свою жизнь». Газеты закрывались одна за другой и тогда Осоргин «со товарищами» (среди которых были В. Ходасевич, Б. Зайцев, Н. Бердяев и другие) открыли «Книжную лавку писателей», которая стала своеобразным клубом московской интеллигенции, загнанной в тупик новыми обстоятельствами. Общение им было необходимо как хлеб насущный, без которого не выжить.

Михаил Осоргин, по свидетельству современников, был главным лицом
в лавке. Вот что пишет он сам: «За прилавками у нас велись философские
и литературные споры, в которых принимали участие и клиенты-завсегдатаи.
Было тесно, дымно от печурки, тепло от валенок, холодно пальцам от книг,
весело от присутствия живых людей и приятно от сознания, что дело наше
и любопытно, и полезно, и единственно не казенное, живое, свое».

    И последняя страница московской жизни Осоргина: участие во Всероссийском комитете помощи голодающим, существовавшем чуть больше месяца. Шел 1921 год. Число жертв голода исчислялось миллионами. Комитет возглавил Л. Каменев, в него вошли видные писатели и деятели культуры, чьи имена знали на Западе. Искренне сочувствуя голодающим, Запад не доверял молодой советской власти и, видимо, опасался передавать средства для спасения людей. Комитету удалось быстро развернуть работу и получить полное доверие за пределами России. Осоргин стал главным редактором газеты, комитета «Помощь», успел выпустить три номера, и работа Комитета была прервана внезапным арестом его членов. В чем их обвиняли – так и осталось неясным, но очевидно, что чрезвычайно успешная деятельность непартийной структуры не понравилась Ленину. Он был оскорблен и довел дело до логического конца, приказав прессе: «Изо всех сил их высмеивать и травить не реже одного раза в неделю в течение двух месяцев». В результате – весьма гуманная высылка (заменяющая расстрел, поскольку у мировой общественности на виду): известный «философский пароход», отплывший осенью 1922 года в Германию. О последних минутах, когда был еще виден российский берег, Осоргин писал: «Удивительно странное чувство в душе! Словно, когда она тут, на глазах, – не так страшно за нее, а отпустишь ее мыкаться по свету – все может случиться. А я ей не няня, как и она мне не очень любящая мать. Очень грустно в эту минуту». Когда линия берега скрылась за горизонтом, Михаил Осоргин присоединился к своим спутникам, с бокалом в руке отмечающим скорбный день и предложил тост: «За счастье России, которая нас вышвырнула!»
    Ну а потом была целая жизнь: еще двадцать лет эмиграции, с настроениями которой Осоргин чаще всего не совпадал, считая, что: «На вопрос, кто вы, нужно отвечать не
«извините, я русский», а просто «русский».
   Позже он напишет: «Вспоминая свои тюрьмы, ссылки, высылки, допросы, суды, всю историю издевательств, каким можно подвергнуть человека мысли независимой, в сущности, довольно ленивого и не заслужившего такого внимания, - я не думаю, чтобы погрешил слабостью или сдачей, или проявил себя малодушным, или попытался скрыть свои взгляды и смягчить учесть сделкой с совестью. Этого не было».
    Когда писатель Михаил Осоргин умер, в западной прессе о нем написали, что ушел из жизни «последний рыцарь духовного ордена русской интеллигенции».

Именно М. Осоргин создал Всероссийский союз журналистов
и стал его первым председателем.

P.S.
Пермский краеведческий музей вел переписку с женой
М. Осоргина, которая мечтала вернуть Осоргина на родину, в столь любимую им Пермь. Она успела передать в музей многие личные вещи писателя, документы, письма, его прижизненные издания, она хотела оставить музею его стол, кресло – надо было только приехать во Францию и забрать. Но это было сопряжено с кучей ведомственных решений, оформлением и прочей суетой. Время ушло. Татьяна Алексеевна Осоргина-Бакунина умерла, и все наследство Осоргиных досталось племеннику. Он патриотизмом и прочей сентиментальной чепухой озабочен не был и когда пермяки его все-таки нашли, оказалось, что «хлам и рухлядь» он выкинул за ненадобностью.


	Людмила Долгина Возвращение рыцаря